— Где?
— А вон по-над облаком!
Высоко в небе летел биплан.
Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.
Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.
Митька, задрав голову, следил за самолетом.
С пронзительным воем биплан летел вдоль колонны. Теперь отчетливо была видна черная голова смотревшего через борт пилота. В рядах на разные голоса что-то кричали, призывно махали фуражками, шапками и просто руками. Отлетев в сторону, биплан опустился; подпрыгивая, пробежал по степи и, чихнув мотором, остановился.
— Митька, даешь! — крикнул Харламов, послав лошадь с места в галоп.
Они поскакали к самолету.
Блеснув стеклами, пилот обеими руками снял с головы кожаный шлем.
— Касаки? — с акцентом спросил он Харламова, который, придерживая лежавшую поперек седла винтовку, настороженно смотрел на его сухое лицо.
— Казаки, — твердо сказал Харламов. — А ты кто такой?
— Олл райт! Хорошо! — Пилот осклабился, показав крупные желтые зубы, и вдруг, придав лицу смиренное выражение, осенил себя широким крестом. — Ай м… ю… Ошен рад. Хай ду ю ду? Будьте здоровы!
— Здорово, — выжидающе сказал Харламов.
В стороне послышался быстрый конский топот. Харламов оглянулся. В сопровождении ординарца к ним скакал Городовиков.
— Ну, в чем дело, ребята? — спросил он, подъезжая.
— Да вот какой-то прилетел, товарищ начдив. — Харламов показал винтовкой. — Вроде не русский.
— Мамонтовуесс? — спросил пилот, признав в Тородовикове командира.
— Мамонтовцы, — подтвердил Ока Иванович.
— О, вери гуд! Я есть энглишь пилот, — радостно улыбаясь, заговорил англичанин. — Я имей… Как это русску говорит? Ага!.. Я имей пакет ту джонералл Мамонтов.
— А ну, бери его, ребята, — сказал Городовиков. — Абучимов! — позвал он ординарца. — Скачи к Семену Михайловичу. Передай — срочное дело!
— А ну, руки кверху! — крикнул Харламов, вскинув винтовку.
— Уай! — в ужасе ахнул пилот. — Вы буденнов-уесс? — Он откинулся назад, схватившись за борт кабины.
— А ну, вылазь! — грозно сказал Харламов, глядя в его побледневшее, с подрагивающими губами, сразу ставшее ему ненавистным лицо. — Оробел?.. Митька, держи моего коня. Я его так возьму..
Он быстро слез с лошади, бросился к англичанину, сгреб его в охапку и со словами: «Ну-ка! Кабы мне тебя не сломать!» — вытащил его из кабины и поставил на землю.
Весь съежившись и втянув голову в плечи, словно его охватил ледяной холод, пилот застыл с поднятыми руками.
— Митька, слазь! — распоряжался Харламов. — Обыщи его, а я постерегу. — Он угрожающе щелкнул затвором винтовки.
Митька спешился и, закинув поводья на руку, стал обыскивать летчика.
— Вот он, пакет, товарищ начдив, — сказал он, вынимая из бокового кармана комбинезона толстый пакет и подавая его Городовикову.
Пилот вдруг закричал, с остервенением засквернословил чисто по-русски так виртуозно, что видно было — потратил немало времени на изучение крепких словечек.
— Тю, чтоб ты сдох! — с радостным удивлением воскликнул подъехавший чернявый боец. — Так я ж его знаю! Это Иванов, офицер из Ставрополя… Ишь, немцем прикинулся…
Городовиков, усмехаясь, взял пакет и тронул лошадь шагом навстречу Буденному, который в сопровождении Бахтурова, Зотова и еще каких-то всадников быстро скакал к самолету.
— Пакет генералу Мамонтову. По ненахождении такового вручается вам, Семен Михайлович, — объявил Городовиков, когда Буденный, придерживая лошадь, подъехал к нему.
— Ловко! На ловца и зверь бежит, — сказал Буденный. — Вот это да!
Он подъехал к самолету, бросил косой взгляд на пилота и распечатал пакет.
Перехваченный приказ командующего донской армией генерала Сидорина раскрывал карты белых. Это был почти фантастический случай. Казалось, сама судьба помогала большевикам.
Теперь, когда Буденный знал, что Шкуро занял Воронеж и ждет туда Мамонтова, он мог действовать с открытыми глазами. Против двенадцати полков его корпуса стягивалось двадцать два вражеских полка.
В это время Мамонтов, не подозревая, что его ждет уготовленный Шкуро для Буденного ураганный огонь батареи, быстрым маршем подвигался к Воронежу.
7
— Если мне не изменяет зрение, то Мамонтов лупит Шкуро, — сказал Дундич, опуская бинокль.
— А может, наоборот? — предположил Дерпа.
— От перестановки слагаемых сумма не изменяется, — заметил Дундич, вновь поднимая бинокль к глазам. — Однако там дело принимает серьезный оборот. — Он посвистел. — Смотри-ка, что делается!
Перед ними — они лежали на заросшем бурьяном кургане — как на ладони раскрывалась живописная панорама Воронежа. Желтые купы деревьев, ровные ряды уходивших в глубину улиц и высокая белая колокольня с горевшим, как факел, крестом картинно вырисовывались на багровом фоне заката. Тяжелый грохот раскатывался в темнеющем небе. Тут и там возникали белые клубочки шрапнелей. В степи, перед городом, тоже происходило движение. Правее того места, где лежали они, перебегали, нагнувшись, фигурки людей казавшиеся издалека крошечными. Позади них, в стороне Усмани, шевелилась за холмами какая-то темная масса. Оттуда вперебой стрекотали пулеметы и выходили ровные, как на ученье, длинные цепи солдат. Среди них взлетали черные вихри рвавшихся снарядов. Левее, у самой окраины города, где поднимался высокий столб пыли и откуда доносился многоголосый сливающийся крик, кружился всадник, размахивая шашкой.
— Вот бы этого снять, — сказал Дерпа.
— Не достанет. Здесь больше трех верст… Ты знаешь, мне пришла одна мысль.
— Ну?
— Они сейчас встретятся, как следует изругают друг друга и, соединившись, войдут в город. Вот я и думаю: что, если мы под шумок войдем вместе с ними и, пользуясь темнотой, устроим им панику?
— Вот это дело! — поддержал Дерпа. — Но ведь нас только шесть человек…
— Ну и что же? Для такого дела чем меньше, тем лучше. Слушай… — Дундич подвинулся к старшине и, изредка поглядывая в степь, стал объяснять задуманный им план…
Полки корпуса Мамонтова входили в Воронеж. Конский топот, остервенелые крики ездовых и железное громыханье артиллерийских запряжек будоражили погруженные во мрак пустынные улицы.
Солдаты, удрученные сознанием неожиданно пережитого позора, вяло переговаривались, вполголоса ругали начальство и угрюмо посматривали на редко освещенные окна.
Долговязый хорунжий Табунщиков стоял на перекрестке у городского театра и, сердито покрикивая, распоряжался движением.
— Какого полка? Эй, фигура, кому говорю? — хриплым голосом спрашивал он, стараясь рассмотреть при свете месяца проходившую часть.
— Семьдесят шестого непобедимого, — грубо сказал из рядов чей-то голос.
— Как отвечаешь, мерзавец?! — крикнул Табунщиков. — Смотри! Я до тебя доберусь!
— Найди попробуй, ваше благородие, — буркнул под нос казак. — Покричал бы в степи, когда свои своих били.
К Табунщикову подъехал усатый вахмистр бравого вида. Щуря глаза на блестящие полоски погон, он спросил вежливо:
— Господин хорунжий, а двенадцатому полку куда прикажете становиться?
— Двенадцатому? Третья улица направо. Спросишь Жандармскую. Там, на углу, ждут квартирьеры. Понятно? Езжай!
Вахмистр поблагодарил и погнал лошадь рысью по улице.
Мимо хорунжего прошла последняя сотня. Он собрался было идти, как вдруг в темноте вновь послышался конский топот.
— Эй! Какой части? — окликнул Табунщиков, увидя надвигающуюся на него группу всадников.
— Штаба корпуса, — сказал в ответ молодой, бодрый голос.
— Какого корпуса?
— Генерала Мамонтова… Поручик князь Микеладзе, — представился подъехавший офицер. Он нагнулся с седла, блеснув газырями нарядной черкески. — А вы, хорунжий, что тут поделываете?
— По долгу службы… А эти, князь, с вами? — Табунщиков показал на оставшихся поодаль четырех всадников.
— Да. То мои ординарцы, — сказал Дундич. — Скажите, как нам проехать в штаб корпуса?
— А вот за углом. Четвертый или пятый дом по правой руке. Да там увидите.
— Простите, хорунжий, но я вас где-то встречал. Вы нашего корпуса?
— Нет, генерала Шкуро.
— Ах вот как! — Дундич усмехнулся. — Ну вы, признаться, основательно всыпали нам. Да. — Он, звякнув шашкой о стремя, спешился, передал лошадь ординарцу Алеше и, вынув из кармана золотой портсигар, предложил хорунжему папиросу.
— Благодарю, князь. Не курю, — отказался Табунщиков.
На улице послышался грузный топот множества ног. Бойко отбивая шаг по мостовой, к перекрестку подходил взвод солдат.
— Кто идет? — окликнул хорунжий. — Старший, ко мне!
